От автора.   А., собственно, здесь всё – от первой до последней строчки - будет от автора. Наверно, это даже и хорошо, потому что автор сможет ещё и комментировать свои стихи, а заодно и рассказать о том, откуда они взялись, и как со временем менялся автор вместе со своими стихами.  Может быть, так заинтересованный читатель получит возможность больше узнать и об авторе, и о его лирике. Этот сборник я написала для тех, кто:   а) любит меня; б) любит мои стихи; в) любит стихи вообще; г) пишет стихи д) ну и для всех остальных.   Иногда друзья, обнаружившие вдруг в себе поэтический дар, обращаются ко мне за советом: помочь с размером, поправить рифму. Чаще всего в таких случаях я даю лишь самые общие советы, потому, что поэзия должна расти сама. Очень помогает ей в этом изучение особенностей «роста» других авторов, их ошибок, находок… Поэтому я включила в сборник не только сами стихи, но и свои рассуждения о них, оценки, историю создания. Мне бы очень хотелось, чтобы как можно больше людей писали стихи, пусть и не все мы можем стать поэтами.  Поэзия – это способ познакомить людей с миром души, который чаще всего остаётся для нас загадкой. Может быть, если бы все люди писали стихи, мы лучше понимали бы друг друга.  Этот сборничек представляет собой не более, чем попытку собрать разбросанные по разным тетрадям, черновикам и листочкам стихи, которые почему-то имеют свойство теряться, попадать в тетради других людей, порой не оставляя даже следа в сборниках хозяина. Хозяйки, вернее.   Наверно, не лишним будет написать кое-что о себе. Родилась я на Камчатке, 5 августа 1979 г. Читать научилась довольно рано и развлекалась этим в скучные дошкольные годы. Даже пыталась сочинять рассказы, про цыплёнка, насколько я помню, и про его друзей. К ним я рисовала иллюстрации в самодельной тетрадке, которая называлась «кнжичка блакнот». После 11 классов поступила на филфак и стала заниматься литературой основательно. Незадолго до этого я уверовала. Это произошло в 95 году. Самое раннее моё стихотворение появилось за день до моего покаяния. До этого я никогда не писала стихов, не задумывалась о том, как это делается, и что вообще представляет из себя поэзия. Потому это стихотворение скорее – некое выражение своего решения следовать за Богом, написано оно на одном дыхании, и потом было бы уже невозможно изменить ни строчки.   Костёр заката медленно угас, В душе оставив тлеющие угли, И света луч мелькнул последний раз, В угасших красках чувства утонули. Огонь залила ночи темнота, И небо раскалённое остыло. Потерянная, робкая звезда Сменила яркое светило. Я не хочу, чтоб в жизни было так! Чтоб солнце, что в душе моей горело, Навеки погрузилось в мрак, И сердце, охладев, окаменело. О, Боже, разжигающий сердца! Хочу я, чтоб моё воспламенело, И чтоб огонь свой сохранило до конца, Чтоб душу осветило и согрело. О, Боже, не позволь грехам задуть То сердце, что Ты Сам зажёг когда-то, И в вечный день открой мне путь, Чтоб в сердце не было заката. 1995.   После этого я стала писать стихи довольно часто, правда, как-то не размышляя о форме. Некоторые стихи нравились мне, некоторые – нет, но попытки переделать что-то я предпринимала редко. Как правило, я смирялась с тем, что у меня получилось. А иногда получалось даже совсем не то, о чём хотелось написать. Одно из стихотворений, которое мне до сих пор нравится, несмотря на то, что написано оно было именно так, называется   Крест.   Этот символ носят на груди, С гордостью на шею одевают. Но его значения – увы – Многие совсем не понимают. Крест украсил знатные гербы, Золотые царские короны. Носишь крестик, может быть, и ты, Но, мой друг, ты знаешь ли, какой он?   Крест был деревянный и простой, Место казни, место страшной муки. Крест не драгоценный, не резной, И не к золоту прибиты были руки. Кровь текла по дереву позора, И не Крест совсем без уваженья Брошены презрительные взоры – На Того, кто принял униженья. На Того, Кто плетью был исхлёстан – Крест впитал кровавые штрихи. На того, страданья чьи и слёзы Проливались за твои грехи! На Того, Кто был оплёван всеми, До изнеможения избит. На Того, Кто даже в наше время На кресте отверженный висит. Крест стоял, а все вокруг смеялись. А потом… на храмы вознесли. Показали всем, Кого распяли. Показали всем, Кого кляли.   Носишь крестик ты, как украшенье, Но важнее и полезнее, мой друг, Принять верой вечное спасение Из распятых на кресте Голгофском Рук. 1996.   Ещё одна особенность ранних стихов – не только даже моих, а вообще многих верующих, которые пишут стихи – дидактичность, некий воспитательный характер. Происходит это от того, что, узнав о Господе, так хочется сразу всем рассказать о Нём, о пути спасения. И рассказать сразу всё. Зачастую легче всего это сделать, просто свалив информацию на человека. Отсюда – назидательность, частые обращения типа «мой друг», форма второго лица. Моя ранняя лирика также погрешает излишней эмоциональностью, созданной за счёт простого нагнетения экспрессивных выразительных средств. Вообще-то все эти черты характерны для всех молодых христиан – убедитесь в этом сами, послушав, как они свидетельствуют неверующим, как евангелизируют, проповедуют. И ещё одна особенность: ранние стихи такие длинные! Первая попытка ненавязчиво передать свои чувства: стихотворение, над которым мне пришлось долго потрудиться.   Опустилось небо. Нету звёзд. Воздух повлажнел и стал теплей. Пахнет снегом, и корой берёз, И древесным дымом из печей.   На ночной дороге – ни души. Я иду, не ускоряя шаг. Вслушиваюсь, как в ночной тиши Раздаётся слабый лай собак.   Робко вздрогнув в такт моих шагов, Где-то ниже, через веток сеть, То дразня, то прыгая в сугроб, Замелькал окошек нежный свет.   Разве много нужно на земле? Я бы так всю жизнь пройти не прочь – Направляя путь на свет огней, Слушая рождественскую ночь. 1996.   Оказалось, что писать стихи не так просто. Теперь я частенько просиживала за каким-нибудь четверостишием по часу, переделывая строчки, заменяя слова более удачными синонимами. Иногда мне не нравилось, как стихотворение звучит, и тогда я полностью переливала содержание в новую форму – с новым размером или рифмой. Это было возможно не всегда – материал порой очень даже сопротивляется. И тогда я оставляла «с лирой спор» - фрагменты оставались в черновиках до лучших времён, когда навязчивая форма подзабудется и можно будет что-то переделать. Особо вредные стихи до сих пор дожидаются лучших времён…   Жестокость. -     Ой, папа, ослика не бей! Просил сынишка через слёзы. Но, бел от ярости, еврей Кричал: -     Уйди!- ему с угрозой.   И страшно бич в руке свистел. А сын, в бессилии рыдая, Смотрел, как ослик захрипел И повалился, умирая.   Когда, отбросив плеть, отец Ушёл, от гнева остывая, К ослёнку мальчик, наконец, Приник, за шею обнимая.   Он долго плакал, и глаза Серьёзней и взрослее стали. Но что в душе его тогда Родилось, - знаем мы едва ли. ------ Взметнулись в воздух сотни рук И крик толпы: «Да будет распят!» Сжимая сердца злобный стук И плеть, захваченную наспех,   Кричал со всеми иудей И смерти требовал Святому, Креста, и боли, и плетей – Он жаждал зрелища такого.   И снова страшно бич свистел И кровь лилась. Евреи рады: Увидел каждый, что хотел. Внезапно встретились два взгляда. Христа проникновенный взор Напомнил иудею случай Из детства, тот далёкий двор, Где стал свидетелем он жгучей   И страшной ярости отца, И злой над осликом расправы. И понял он, что заползла В него жестокости отрава.   Он от Христа свой взор отвёл И посмотрел назад куда-то. Там сын, схватив его подол, Тянул: «Пойдём отсюда, папа…» Март 1998.   Вместе с экспериментами над формой я пыталась найти и своё содержание. Мне хотелось преодолеть лозунговость, которой были наполнены мои опусы, смягчить их крикливость и пафос, свойственные, пожалуй, юношескому максимализму. Одной из таких находок была образность, благодаря которой стихи перестали походить на речи, и рассудочность сменилась лиризмом. Но это потребовало большего владения словом, так как, чтобы развернуть образ в такой сжатой форме, как стихотворение, нужно экономить каждое слово, и каждое слово нагружать максимально – лишним  словам, не «работающим» на смысл, быть не полагается. Стихотворение выше – пример такого поиска. Здесь есть попытка создать вымышленный сюжет с вымышленными героями. Но это ещё не лирические герои. Сюжетность указывает на то, что перед нами, скорее, поэма. А вот следующий большой шаг – появление того, что называется «лирическим героем»:   Женщина. Очень быстро по небу летели Облака в белоснежной метели. Словно женщины, тонки и хрупки, Небо гладили нежно их руки.   Ветер нёс безмятежную стаю, А они изменялись и таяли…   Отчего-то мне кажется, милая, Что однажды тебя уже видел я – Твою белую шаль, твои волосы, И по небу печаль в твоём образе.   Я боюсь, улетишь ты, сердечная, В эту синюю тишь бесконечную. Не удержит тебя сила тяжести. Или мне это только кажется? 1998.   Часто неопытный читатель понимает за первым лицом личность автора. Но это далеко не так. Мало ли, чего я могу насочинять! В этом стихотворении сразу видно, что «я» - это вовсе не я, потому что «я» - мужчина. Но мой вам совет: не верьте автору, даже если пол совпадает. Иногда мне просто хочется представить, что я – кто-то другой, взглянуть на мир чужими глазами, приоткрыть мир другого человека. И от его лица я говорю в стихах «я».   Кто Ты? Кто Ты, Господи? Господин Одиночества всех одиноких, Что носил Ты в Своей груди Вместо них, больных и жестоких?   Кто Ты – шут для господских слуг, Ставший всем для плевков мишенью, Покоряясь, берущий из рук Маскарадную дань униженья?   Кто Ты, пивший из чаши той, Где крепчало вино разврата Все века, и над всей землёй Ставший проклятей всех проклятых?   Кто Ты, живший, чтоб умереть, Заняв смертное наше ложе? Ты воскрес, чтобы дать ответ: -     Кто Ты, Господи? -     Я – Сын Божий. 15.02.99.   К числу открытий можно отнести и эксперименты с жанрами.     Песня. -     Я бы улетела, Но крыльев не имею; Уплыла бы в море, Но плавать не умею; Я бы убежала, Да держит цепь стальная; Песни петь бы стала, Да ест кручина злая; Стала бы смеяться – Грудь печалью дышит; Стала бы я плакать, Да никто не слышит… -     Хочешь, дам Я крылья? Научу и плавать? Цепь порву стальную? Уйму кручину злую? Улетай на небо, Уплывай же в море, Убегай на волю, Песни пой свободно, Смейся на здоровье, Плачь – тебя Я слышу… -     Не хочу я плакать, Не хочу я воли, Не хочу я неба, Не хочу и моря. Не хочу смеяться – Ничего не надо! Лишь с Тобой остаться, Быть с Тобою рядом! -     Дам тебе Я песню; С песнею святою Полетим мы вместе, Вместе над землёю. Наше будет небо, Наше будет море, Наша будет воля. Полетишь со Мною? 22.01.99.   Старый жёлтый месяц Укатился в поле. Укатился в поле, Да зарос травою.   Он лежит и тает, По небу вздыхает. Хочется обратно – Травы не пускают.   Люди увидали, Стали удивляться: Серп на чистом поле Золотой валяется.   Видно издалёка тоненькие рожки. Всем тут захотелось Золота немножко.   Чуть не передрались, В поле поспешая. Он же перед носом Взял, да и растаял.   Выплыл из-за тучки, Тихо посмеялся: В поле люди ищут – Куда подевался?   Песня, притча, баллада, стилизация под фольклор – все эти приёмы очень обогащают лирику, не уничтожая её индивидуальности. Конечно, художественный мир не так прост, и те, кто ищет идей, мыслей и чувств, лежащих на поверхности, частенько говорят: «Ну и о чём это стихотворение? Ничего  не понятно.» У Н. Гумилёва есть замечательное стихотворение «Кенгуру». Один знакомый как-то поделился со мной своими впечатлениями о нём: «Замечательно, правда? Я вообще люблю стихи о зверюшках».       Разлетелись пугливые тучки, А одна зацепилась за грушу. Щекотал её солнечный лучик И просвечивал мягкие уши. Шелестели на груше: «Попалась!» - И загадочно улыбались…     Тополи в поле пели. За ночь они пожелтели. Люди и земли спали, А жёлтые песни летали.   Воли хотели метели. Белые песни выли. Но люди их не впустили, Пока жёлтые песни были. 28.09.99.   Следующее стихотворение пролежало в дневнике около года, прежде, чем я решилась показать его кому-либо. Оно очень искреннее и личное. После него записаны такие слова: «Тоскую невозможно. Сегодня подумалось: А если…? И настроение упало. Как-то всё внутри зыбко стало. Потом я подумала: А зачем тогда… И всё равно грустно.»   Лодочки. Свежим ветром захлопнулась форточка. Посветлело. Закончился дождь. Вырезая из дерева лодочки, Ты на берег унылый идёшь.   Там туман поднимается медленно, И голодные чайки кричат. Твои лодочки волны надменные Отберут и далёко умчат.   Ты подол замочила нечаянно,  И лицо всё в солёной воде. Знаю я, отчего ты печальная,  И плывут твои лодочки где.   Вон они, словно лебедей парочки Надо мною летят впереди. Как хотел бы твои я подарочки Взять, прижать крепко-крепко к груди.   Но на них лишь смотрю с сожалением: Не могу дотянуться рукой. На другом берегу с удивлением Из воды их достанет другой. 08.03.99.   Наверно, нет человека, который бы спокойно относился к попыткам переделать его стихи или отредактировать их. Мои впечатления были примерно такими: «Заставить другого чувствовать, как ты, невозможно. Но, однако, думаю, нельзя и «стирать» сказанное автором своими ассоциациями. Меня очень огорчило, что, пройдя несколько редакций, мои стихи изменились и стали не совсем такими, какими их чувствовала я. Например, строчка Ты на берег унылый идёшь приобрела такой вид: Ты на берег сквозь дымку идёшь. Спрашивается, чем редактору не понравился «унылый берег»? Я понимаю, что «унылый берег» - это штамп. Но и «сквозь дымку» - тоже штамп. И я не вижу никакого смысла заменять один штамп на другой, тем более, что речь не идёт об ошибке. Там же нет никакой «дымки»! Туман поднимается, об этом же написано. Там прозрачно. Светло. Дождь закончился. И никакого дыма! Тем более, что берег не может быть унылым – это же метафора. Уныние, печаль – это состояние самой героини, поэтому она всё так видит: берег – унылым, чаек – голодными, волны – надменными. Неужели редактор думает, что я просто влепила в строку слово, не задумываясь? То же самое с «Тополями».Там последняя строчка «Пока жёлтые песни были». А её заменили на «Пока жёлтые песни плыли». Я просто вскипела. Как это «плыли»? Куда это они плыли? По какой воде они плыли? Они же Летали! Это активный глагол, причём я выбрала протяжённое действие – не летели, а летали. Это же важно! Вадька однажды сказал: «Бабушка, смотри, облака полетели!» Здорово, правда? Скучные взрослые обычно говорят: «Облака  летят». Есть разница? Как свежо воспринимает слово ребёнок, и как формально – взрослый. Так что песни летали. Если бы редактор это почувствовал, он исправил бы хотя бы так: «А жёлтые песни плавали». А не «плыли». Плыть – это вяло. А песни обладают другим характером, они творческие, живые. И пока они были у людей, людям не хотелось впускать белые песни метелей. «были» здесь в смысле – были у людей, люди их имели. А если заменить слово «были» на «плыли», получится бессмыслица». Действительно, когда пыхтишь над каждым словом, потом очень остро переживаешь любое поползновение даже на знаки препинания.   Вот и кончилась наша разлука. Говорят, наступила весна. Как хочу я согреть твою руку, Но моя, как твоя, холодна.   Улыбаешься ты в знак привета, И внимательно -вежлив твой взгляд. Как мне хочется вежливость эту, Словно льдину, разбить об асфальт.   Ведь мы оба – ты слышишь? – в ответе За весну, за тепло. Говорят, Ничего нет ужасней на свете, Чем друг друга найдя, потерять. 23.03.99.   Однажды я разговаривала с одним человеком о поэзии. Мы говорили о Пушкине и Лермонтове, о том, какие разные их художественные пространства. Я упомянула при этом, что Лермонтова считают первым русским христианским поэтом. Религиозность Пушкина несколько другая, его понимание Бога тоже очень своеобразно. Мой товарищ, очевидно, меня неправильно понял, и когда увидел случайно некоторые из моих стихов, удивился: «Ты тоже пишешь нехристианские стихи?» Эти слова относились к личным стихам. Поэтому меня очень задело это безобидное замечание, тем более, что оно напоминало лёгкий такой упрёк. Почему-то некоторые христиане считают, что стихи имеют право на существование только тогда, когда в них есть слово «Бог». Или «аллилуйя», или «Господь». Иногда допускается описание природы, с условием, что должно быть написано, что Бог её сотворил. И надо, чтобы с первого взгляда на стихи сразу было видно, что они – «христианские». Я и сама так когда-то думала и писала. На самом же деле такой взгляд на поэзию очень её сужает и опускает на примитивный уровень. Это то же самое искание смысла на поверхности, нежелание или неумение думать и проникать в глубину смысла. Жаль, но эта беда многим людям мешает размышлять и над Библией и видеть очень многие интересные истины. Я не стала бы делить свои стихи на «христианские» и «нехристианские», потому, что они все мои. Как же я могу написать нехристианские стихи, если Бог – это суть и радость всей моей жизни? Каждое моё стихотворение так или иначе говорит о Боге. Отношения людей я тоже рассматриваю через тот опыт, который приобрела из жизни с Богом, через те знания о людях, которые дала мне Библия и общение с самими людьми. И я знаю, что не всегда это общение бывает безоблачным. Существует трагедия греха, и все мы страдаем от этого. Страдаем от того, что эгоистичны и не можем переживать чужую боль как свою. Поэтому я пишу о боли, поэтому часто мои герои требуют участия, сострадания. Не бойтесь этого, иногда полезно порастравлять свою душу, чтобы она стала более чуткой…     Ни вчера, ни завтра, ни сегодня. Кроме нас, все люди в доме спят. На деревьях – спелая истома, Словно в синем обмороке сад.   Дай мне руку – слишком обречённо Закружились мысли –мотыльки. Ты из ночи ароматно-чёрной Протянул мне две своих руки   И, соединив мои ладони, В них насыпал мягких абрикос, Только с ветки, бархатных и сонных,  Не успевших вырваться от грёз.   Далеко, на родине, тоскуют Обо мне, хранят мои следы… Глупая, я плачу и целую Солнечные, тёплые плоды. 29.03.2000.   Наверно, уже пора разрушить сложившееся кое у кого впечатление, что стихи писать – так же, как решать задачу по математике. Ничего подобного! Если сесть в уютное кресло, взять ручку и чистый лист – толку не будет. Будут толпиться безобразные строки, пошлые рифмы типа «розы – морозы» и тому подобная чушь. Только листок замараешь. А вот как чаще всего появляются стихи. «Вдохновение приходит порой в самые что ни на есть неподходящие моменты, словно издеваясь. Вчера наехало на меня, стоящую на остановке битый час и уже замёрзшую порядком. Жутко болела голова, заглушало уши и хотелось домой. И тут – оранжевое… Абрикосы! Только достала карандаш, чтобы записывать ломающиеся строчки, как пришёл этот автобус. Решила дотерпеть до дома – и голову, и вдохновение. Но, едва войдя за порог, поняла, что дело безнадёжное: племяшки в гостях. Дети, конечно, сразу облепили меня, стали требовать, чтобы я рисовала. Но я тут сижу и никак не могу сложить строчки, и избавиться от них не могу. Вздыхаю, удираю от детей в мамину комнату, которая является заповедной зоной во время набегов детей. Но там, едва я закрыла за собой дверь и подумала, что сейчас, наконец, напишу, и мне никто не помешает, за стеной соседи включили какую-то жуткую музыку. Я огорчённо присела на краешек кровати. Посидела, пытаясь вернуться в образную систему. Это, конечно, не удалось. Я вышла и заперлась в ванной. Только я пристроилась с листочком к стиральной машинке, как кто-то, проходя, выключил свет. О – о – о! Я оделась и пошла на улицу, дописывать стихотворение. Там было холодно, негде сесть и кругом люди, от которых я охотно куда-нибудь делась бы. Да ещё и стемнело. Но стихотворение я всё-таки дописала…»   …Я стою у тебя на пути? Так сруби же меня, бесплодную. Мои ветви сухи и пусты, Бесполезны и так уродливы.   Сколько вишен в твоём саду, Сколько яблонь, плодами богатых. Даже розы не зря цветут – Тебе нравятся их ароматы.   Ну а я… да о чём говорить? Ты меня поливал слезами, Всё жалел, но – пора рубить, Моё место напрасно занято…   Ты поверг в изумленье весь сад, Мне ответив: «Господь с тобою,   Твои листья так чудно шумят, В твоей тени так много покоя…» 01.05.2000.   Сейчас я буду говорить парадоксы. Не торопитесь бежать ко мне и указывать на противоречие, которое нашли в моих собственных словах. Оно на самом деле не такое уж и вопиющее. Дело в том, что в каждом стихотворении автор пишет о себе. Да, лирический герой – это не сам автор, и художественная реальность условна, создана с помощью вымышленных деталей. Но, тем не менее, автор всегда пишет о себе. По темам, которые он выбирает, по наиболее часто встречающимся мотивам, по тому, как он отбирает детали, всегда можно увидеть за любой выдумкой самого творца.   Выпей чаю. Он уже остыл, Но ещё растопит холод лета. За окном – метель, а не цветы, Снегопад, а не ромашки это.   Белые снежинки – лепестки На плечах, на чёлке, на ресницах. И в глазах доверчивых твоих Белый иней окон отразился. Ты дрожишь… О, Боже, ты же сед! Рыжие веснушки побледнели… Я тебя согрею. Чай, вот плед, Ты укройся, будет потеплее. С твоего лица сотру я лёд. Страшно: почему же он не тает. На пороге мама – не поймёт, Для кого вторая кружка чаю. 05.07.2000. Закон любви. Я брошу камень первым. Ты прости, Таков закон, не мы его создали… Но – Боже! – кто потом меня спасти Сумеет от обиды и печали?   Все ждут. Вот камень, вот моя рука С земли его неловко поднимает… Будь проклята она… А ты пока – Живи! Живи! Ты слышишь? Понимаешь?   О, Боже, Иегова, я молю – Чтоб камни все с лица земли пропали. Живи! Живи! Я так тебя люблю. …зачем тебя так страшно завязали?!   Сейчас… не бойся, я глаза твои Закрою сам, отбросив камень. Ты знаешь, есть закон – закон любви, И Бог любви всегда пребудет с нами.   Цена прощенью – жизнь, и пусть тебе Не кажется цена столь дорогою. И в нашей, ставшей вновь одной, судьбе Наш камень встретим вместе мы с тобою. 30.06.2000.       «Если бывают дни очень тяжёлые, очень уплотнённые внутренне, когда проживаешь за малое время много жизни, то сегодня именно такой день. И почему-то именно сегодня – такое нежное стихотворение. Наверно, это моя мечта, потому что она с особой силой пробуждается тогда, когда ей наносят жестокие удары…» 16.01.2000.     Ветка тополя. Как достал ты зимой чудо это, Когда вьюга кругом и мороз? Тополёвую веточку где-то Ты сорвал, и согрел, и принёс.   И от ласки она распустилась, Доверяясь улыбке твоей. Мне вот тоже сегодня приснилось, Что ходила весна у дверей…   Жаль, что ласка поступка так редко Украшает собой наши дни. Мне она тополёвою веткой В сердце корни пустила свои.   Где б ты ни был, руками молитвы Я не дам совершиться беде, И снежинки, как пух тополиный, Будут тёплым подарком тебе.   Как вы думаете, что можно написать о себе в новогоднюю ночь, 1 января 2000 года?   Откинула кудри. Глаза не выдали. И пальцы прикусила. И ушла бы – так  меня и видели! Да не хватило силы…   Легко быть правой, и тяжек круг Ожерелья вины на шее. Я – шахерезада, забывшая сказки вдруг. Казните меня скорее.   Вот и думайте, что хотите. Многие мои стихи не попали в этот сборник. Чтобы их прочитать, попробуйте потребовать у меня черновики, или тетрадку, куда я пишу вперемешку свои и чужие стихи – иногда я успеваю записать в неё  новое стихотворение, пока оно мне нравится. Если не поможет – попробуйте попросить. Если и это не сработает – ну что же, значит, они не стоят того. Вот пока и всё. Я даже поставлю число... мммм... Какое-то июля. Ещё не 15,это точно.     Хакасский цикл (00 – 02 гг)   Положим наши руки на уста И встанем перед Богом на колени. В окно заглянет старая звезда, Светившая десяткам поколений.   Перекипят на сердце, как в смоле, С молитвами обиды и печали, И легче станет горестной земле От слов, что мы друг другу не сказали. 08.03.01     В слуховое окошко дует. Пахнет крыльями голубей. Золотистая пыль танцует И дрожит на руке твоей.   Тишина. Чуть дрожат ресницы, Тонок сон на заре, как нить. Только колокол звать и биться Продолжает в твоей груди. 09.00     У забора, через сухостой, Молодо топорщится крапива. Старый тополь юною листвой Крышу дома гладит шаловливо.   У пристенка прошлогодний лист Затоптали свежие люпины. Как сегодня дерзко хочет жизнь Вырваться из холода и глины! 20.03.01 Чёрный ветер ногтями нарт Процарапал в снегу проталины, И умчался холодный март. Миновали его, миновали мы!   Если срубят когда-нибудь – На дрова, или так, по старости – То увидят: вся в кольцах грудь, И от марта кольцо осталось…   А пока пошумлю листвой, Покуражусь в зелёной метели. На дрова – своей чередой, Всё равно. Лишь бы ярче горели. 25.03.01     Налетел ветерок на моё окошко, Постучал, погрустил, повздыхал немножко.   Тихо тюль тереблю нервною рукою. Ты же знаешь, - люблю, - только не открою.   Бьётся грудью в окно ветер и крепчает. Милый мой, ты прости, что не отвечаю.   Упрекнули меня люди у колодца В том, что сердце моё слишком быстро бьётся. 04.06.01     Я, кончик лучшей кисти теребя, Скитаюсь за тобой по белу свету. Мне так хотелось рисовать тебя И людям подарить твои портреты.   Но только зря – ни кисти не могли Всё выразить, ни краски не умели. В твоих глазах – вся теплота земли, В твоих губах – вся влага акварели.   Ты вечером горел огнём охры И был похож на хохломскую чашу, А выходил из чар ночной поры Как облако сиреневой гуаши.   То каждое движенье – как печать, Я – за гравюру, но уже распались Все контуры мгновенья, и опять Я кисти опускаю и печалюсь.   Печалюсь – и скитаюсь за тобой. Я так хочу поймать мгновенье это. Но, может, людям нужен ты живой, И вовсе не нужны твои портреты? 04.06.01 Вот взять и описать всё это: Кривую хату из окна, И пыль, которую всё лето Несут хакасские ветра; Скотину, мнущую под окна Пятиэтажек свой навоз; Людей убогих, недалёких… Зачем они тебе, Христос? Вот так живём, глазами долу, Всё – через пальцы, всё – на дым. А смерть натягивает пяльца Уже над каждым молодым… 13.03.02     На дороге машины стрекочут, А на нашей лесной колее Попадаются мховые кочки Да пеньки на пожухлой траве.   Здесь зимует ноябрь сорочий, Меж еловыми лапами – тишь. Ты сама, как древесная почка, Всё в себе затаив, крепко спишь.   Ты распустишься, время настанет, Каждой жизни дано по весне. А пока лес торжественно встанет, Когда ты улыбнёшься во сне. 03.11.02     -Няня, знаешь, по ночам Над моей подушкой Тихо, жалобно крича, Кружится кукушка. -не пугайся, светик мой, Сон тебя морочит. Нет кукушки никакой, Спи, мой голубочек. -няня, няня, страшно мне, Посиди со мною. Эта птица не во сне, Здесь, над головою! -что ты детка? С нами Бог, Пусть спокойно спится. Спи, мой светлый голубок, Я убила птицу. -няня, нянечка! Зачем у меня рябушки На головке и плече, Как у той кукушки? 30.10.99     Уже природе нечего беречь. Горит огнём отчаянная осень. Давай в костёр небывших наших встреч Неписанные письма наши бросим!   Как ворох листьев, съёжатся они И вверх взметнутся сумасшедшим дымом. И улетит в небудущие дни Вся память о нелюбящем любимом. 08.10.99     Не надо…уже улеглись без осадка Песчаные бури Смешного припадка На совести чистой лазури.   Не надо…уже пролились и засохли Последние капли яда На лицах. Неискренно охать И плакать – глупо. Не надо…     Беречь устаревшие мысли и прочее – тоже. Кого это ради? Они умирают с с собой их носившим прохожим. Не надо. 16.01.00         Ода (переложение 138 псалма)   Ты испытал меня и знаешь, Когда сажусь, когда встаю, Мои все мысли Ты читаешь – Я ни одной не утаю. Иду ли я, иль отдыхаю – меня повсюду окружаешь Господь, Своим величьем Ты. Тебе известно совершенно Не слов, а даже дум движенье, Известны все мои пути.   И веденье Твое столь дивно, Столько высоко, что не могу Я в полноте его постигнуть. Как от Тебя я убегу ? Сокроюсь ли, мой Бог великий, От Твоего куда я лика ? Со всех сторон меня объемлешь – Взойду ль на небо – Ты и там. Спущусь ли к адским берегам – И в преисподней Ты заметишь.   Возьму ли я рассвета крылья, Перенесусь на моря край – Но будут тщетные усилья: В деснице я Твоей, мой Царь. «Быть может, тьма меня сокроет И дня свет ночью успокоит ?» – Скажу в сердечной думе я. Но я безумец ! Тьму и ночи Твои ль не проницают очи ? Тебе и ночь – светлее дня.   И даже внутренности чрева Тебе не тайна, мой Творец. Перед Тобой упал в смиренье И в страхе бы любой мудрец ! Да разве разум человека Постигнет Сущего во веки ? - Нет ! Ты велик и бесконечен, Твоим мышленьям нет числа. Пылинки мелкого песка Во много раз исчислить легче !   И тем я больше удивляюсь, Что мне внимание даришь: Со мной когда я пробуждаюсь, Ты пребываешь и хранишь, К кем, от кого Ты в поношенье, Являешь Ты долготерпенье; В Своей любви Ты бесконечен ! Тебе лишь, Бог мой, открываюсь: Я как слепой в Тебе нуждаюсь, - Направь, веди меня в путь вечный.